Котята наши куда-то рассосались. Я встретила одного, причём за работой: он кушал на кухне отогревшуюся муху.

— Надо им имена придумать, — говорю.

— А ты их отличаешь друг от друга? — спрашивает Азамат.

— Пока нет.

— И я нет. Вот научишься отличать, тогда и назовёшь.

Из угощений «для домового» исчезло молоко, а остальное только понадкусано слегка. Впрочем, то, что стояло на улице у двери, исчезло совсем, даже одно блюдце кто-то уволок.

Мы завтракаем, щурясь на сверкающую воду под окнами, потом спускаемся вниз по широкой вихляющей лестнице, перила которой сделаны в виде идущих человечков.

— Вот тут слева чуть подальше есть пещерка, там можно лодку держать. Тут вообще удобно, много пещер в скалах, хоть сарай, хоть конюшню делай. И унгуц есть куда спрятать от непогоды, — рассказывает Азамат. Ему самому ужасно нравится играть в этот конструктор, а моё одобрение — это приятный бонус. Ну да я не в накладе, а то если бы он всё это нехотя отгрохал, я бы ему по гроб жизни была должна.

Когда мы возвращаемся и начинаем думать, что делать дальше, внезапно раздаётся стук в дверь. Я аж подскакиваю. Откуда тут люди?! Конечно, где-то неподалёку должны быть наши пастухи, но их бы Азамат за три километра услышал.

— А, — говорит Азамат. — Это наш сторож знакомиться пришёл.

Он открывает дверь, и на пороге появляется жилистый дядя с седой бородой, но не старый на вид.

— Здрасьте, — рявкает он на весь дом и вежливо кланяется мне, чуть не до полу. — Меня кличут Кедром, я тут эта… мебель делаю, и вот, за вашим домом приглядываю. Счастья вам в дом!

Я обалдело киваю, не зная, надо мне с ним здороваться или нет… Обычно не надо, но он же явно ко мне обращается.

— Здравствуй, Кедр, — кивает Азамат. — Жена моя, Белая госпожа, рада тебя видеть. Ты о ней позаботься, как доброму человеку положено. И тебе счастья в дом.

Они ещё обмениваются двумя-тремя любезностями, после чего Кедр нас покидает.

— Убедительный дядя, — говорю. — А он всегда так громко говорит?

— Нет, это он от смущения. Ты всё никак не привыкнешь, что твоё присутствие на людей сильно влияет, особенно, на мужчин.

— А он… — я мешкаю, потому что не хочу дурно говорить о хорошем человеке, — как бы это сказать… Не повлияю ли я на него слишком сильно? Особенно если тебя тут не будет?

— Не-ет, что ты, Лиза! Он порядочный человек, у него огромная семья… Да и потом, — Азамат присаживается рядом со мной и заглядывает мне в лицо, — понимаешь, для простых людей ты… как бы не совсем человек. То есть, они могут восхищаться и благоговеть, но я вполне уверен, что им в голову не придёт воспринимать тебя… как женщину. Надеюсь, тебя это не очень обижает.

Я смеюсь.

— Меня это скорее радует.

— Вот и славно. Кстати, один из сыновей этого Кедра будет заходить раз в неделю тут убираться и приносить продукты. Я бы ему и почаще велел, но я знаю, что ты к слугам не привыкла…

— Хорошо, хорошо, — говорю, — раз в неделю самое то. Ты у меня умница, и всё прекрасно продумал. Такими темпами я и правда себя возомню какой-нибудь принцессой и возгоржусь.

Мы хихикаем, потом Азамат смотрит на часы.

— Мне надо бы уже собираться. Завтра опять тренировка, а дома и есть нечего… — он вздыхает. — Я завтра вечером опять прилечу. Долго я без тебя не смогу всё равно.

Я прочищаю горло.

— Азамат, — говорю. — А что заставляет тебя думать, что я тут останусь?

Он моргает.

— Тебе не нравится?!

— Мне очень нравится, мне просто безумно нравится! — уверяю я его, для убедительности поглаживая по руке. — Мы обязательно будем сюда выбираться, когда у нас будет свободное время. Вместе.

И смотрю на него волевым взглядом.

— Но… Лиза… — он теряется. — Это же твой дом.

— Ага, а ты мой муж.

— Но почему ты не хочешь тут жить?

— Ну милый, ну мы же это уже обсуждали, — я делаю щенячьи глазки. — Я хочу жить с тобо-о-ой, а где — мне всё равно. Ну и в столице работа есть, хоть какая. А тут я одна от скуки загнусь на второй день. Не буду же я в самом деле целыми днями гобелены плести.

Азамат вздыхает и трёт лоб. У него смешное выражение лица — вроде и облегчение там, и озабоченность.

— А зачем ты тогда вообще согласилась, чтобы я тебе этот дом строил?

— Ты же сказал, тебе это для репутации надо… Но никто же не будет следить, действительно я тут живу или нет. Ты уж прости, я как-то не ожидала, что ты реально такое хоромы отгрохаешь, я бы предупредила, что я тут жить не собираюсь. У нас просто так заведено, есть дом в городе, а есть за городом, чтобы туда ездить отдыхать по выходным. Ну вот я и подумала, пускай у нас тоже будет загородный дом, не вечно же в столице кваситься. Будем сюда приезжать…

Мне кажется, он всё-таки расстроился, хотя и старается не подавать виду.

— Ну ладно, — говорит, — если тебе так удобнее… Давай тогда тоже собирайся. Котов-то оставишь, надеюсь?

— Конечно! Я их тут теперь и не найду, они мелкие… Они тут с голоду не помрут?

Азамат поводит бровью.

— Я скажу сторожу, чтобы он им ставил молоко.

Мы быстро собираемся и грузимся в унгуц. На обратном пути разговор не очень клеится, и Азамат включает музыку, а я достаю шитьё — на прошлом собрании моего клуба как раз проходили рубашки, я сделала выкройку, теперь вот пытаюсь правильно сметать, не перепутав лицо с изнанкой. Азамат то и дело косится на меня, но молчит. Только когда я на воздушном ухабе всаживаю себе иголку в палец, кладёт мне руку на коленку и говорит тихонечко:

— Лиза, я знаю, что ты меня любишь, и поэтому не осталась. Мне просто странно…

Я целую его в плечо.

Мы прилетаем домой, а там так хорошо! Цветочки какие-то в палисаднике расцвели, тепло, моросит весенний дождик, внутри всё такое своё… Конечно, там, на Доле потрясающе красиво, но тут всё-таки дома. Мы ужинаем в «Лесном демоне», гуляем по городу, заходим к Унгуцу, машем руками встреченному на улице непроизносимому Старейшине, отмокаем в горячей ванне и занимаемся любовью с таким остервенением, как будто после большого перерыва дорвались.

— Ну что, — говорю с вызовом, — хочешь, чтобы я сейчас торчала на побережье Дола?

— Совершенно не хочу, — хмыкает Азамат мне в ключицу, обвивает меня всеми конечностями, как паук, и так засыпает.

На утро мне уже кажется, что замок на скале мне приснился, уж очень всё буднично. Азамат ни свет, ни заря смылся на свои тренировки, я сходила к целителю, попыталась ему объяснить, что такое аллергия. Он не понял. На Муданге слишком хороший естественный отбор, чтобы тут такие звери водились. На обратном пути я проведала нескольких бывших пациентов, кое-кому выдала ещё лекарств. Зашла к Унгуцу потрепаться. У него сидел Ажгдий… дими… короче, наш духовник. Посмотрел на меня, приподняв бровь, написал записочку: «Почему я только сейчас от старейшины Унгуца узнаю про твою затею с диктофонной записью?»

— А чего, — говорю, — надо было вас предупредить? Так никаких проблем же не было, все всё поняли и взяли на вооружение. Азамат только удивляется, чего это с ним все подряд здороваться стали.

«Предупреждать не обязательно, — пишет Старейшина, — но надо было мне рассказать в тот же день, раз уж решила за меня делать мою работу. Твои действия повлияли на души этих людей, я должен быть в курсе».

— Ну ладно, — говорю. — Я как-то не подумала… Понимаете, у нас в такие вещи всё время делают, в школе, например…

«У вас — это у вас, — категорично-чётким почерком выписывает духовник. — Между прочим, Алтонгирел вчера улетел с Муданга, а я только сейчас узнал, почему. В дальнейшем, пожалуйста, рассказывай мне о своих затеях сама».

Я клятвенно обещаю всё рассказывать, получаю прощение с улыбкой, выпиваю чашку какого-то кошмарного сена и иду домой. У нас опять еда кончилась, надо на рынок… Едим мы её, что ли?..

На рынок я гордо иду с Пудингом. Ему это нравится точно так же, как и мне. На нём пристёгнуто седло, по обеим сторонам от которого висят мешки, куда можно положить очень много всего. Уздечек тут на лошадей совсем не надевают, так что я повязала ему на шею верёвочку, за которую и тяну в нужном направлении. Он послушно идёт, ибо знает: в конце пути его ждёт вкусненькое. Мы проходимся по рынку, не торопясь выбираем, что купить. Пудинг зависает у лотка, где торгуют тростниковым сахаром. Дома его полно, но приходится купить кусочек, чтобы уволочь это чудо в сторону. Продавцы надо мной потешаются, конечно, но я не против. У них точно нет такого рыжего, косматого и благодушного мерина.